Путеводитель по ЮАР и Южной Африке

До конца 1930-х гг. под российской иммиграцией в Южную Африку понималась, в основном, иммиграция еврейская. Однако в последующие годы ситуация переменилась.

Во время Второй мировой войны подавляющее большинство евреев, проживавших в Литве и Латвии, погибли в гетто и концлагерях, устроенных немецкими оккупантами. Поток еврейских иммигрантов из этих республик прекратился, и, начиная с первых послевоенных лет, российская иммиграция в ЮАР стала преимущественно русской.

Еще во второй половине 1930-х европейские «столицы» Русского Зарубежья начали постепенно сдавать позиции. Париж и Берлин по-прежнему оставались центрами российской эмиграции, но возникали новые, перспективные очаги рассеяния на других континентах – в Австралии, Аргентине, Бразилии, США. Реэмиграция русских из Европы оказала влияние и на небольшую русскую диаспору Южной Африки. В самом конце 1930-х и в первые послевоенные годы русская иммиграция в ЮАP усилилась.

До войны иммиграционные власти страны не ограничивали въезд жителей Восточной Европы. Русским иммигрантам приходилось сталкиваться с подозрительностью консульских чиновников, многие из которых отказывались выдавать визы в ЮАР обладателям нансеновских паспортов. Поэтому в 1930-е сюда ехали, в основном, те русские, которые уже были гражданами западноевропейских стран.

Вторая мировая война привела к существенному росту промышленности в Южной Африке. Еще в предвоенные годы экономика ЮАP базировалась на сельском хозяйстве и добыче полезных ископаемых. Но в годы войны в стране началась индустриализация. В 1938–1946 количество южноафриканцев, занятых в производстве, выросло на 60%. За тот же период ВНП ЮАP увеличился почти на 70%, опередив по темпам роста Великобританию и США. Южная Африка вошла в десятку богатейших стран мира.

Продолжение этого бурного развития требовало притока квалифицированных кадров из-за рубежа, знакомых с новейшими промышленными технологиями и методами хозяйствования. Властям также требовалось поддерживать баланс между белым и черным населением Южной Африки для проведения своей расовой политики и сохранения господства выходцев из Европы.

Даже после начала государственной кампании по стимулированию иммиграции на пути русских, желавших переселиться в Южную Африку, оставалось немало препятствий. В принципе, с теми же сложностями сталкивались все иммигранты, кроме британских подданных.

Для получения вида на жительство в ЮАС необходимо было заранее получить приглашение от южноафриканского работодателя. В противном случае, потенциальный иммигрант должен был доказать, что он владеет английским, голландским, африкаанс или фламандским, является квалифицированным специалистом или обладает значительными средствами, которые он готов перевести в Южную Африку.

Кроме того, иммигранту надо было представить доказательства своей политической благонадежности и отсутствия симпатий к коммунизму. Граждане Германии, в том числе русские, в первые послевоенные годы не могли получить право на постоянное жительство в ЮАР, потому что до 1948 г. они считались «жителями враждебного государства».

Русские ехали в Южную Африку не только из Европы, но и из африканских колоний – Бельгийского Конго, Мозамбика, Северной и Южной Родезии. Уставшие от работы в тяжелых и непривычных условиях, в Южной Африке эти люди видели «почти европейскую» страну, где им как представителям господствующей расы были гарантированы привилегированное положение и достойная работа.

Этим русским эмигрантам ЮАР представлялся чем-то вроде Европы в Африке, где высокий уровень жизни белых сочетался с большими возможностями для карьерного роста и деловых начинаний.

Россияне из соседних колоний могли убедиться в привлекательности этой страны, когда проводили в Южной Африке отпуск. Отдых в ЮАР был для них сравнительно недорогой и безопасной альтернативой далекому плаванию к европейским берегам.

Во время Второй мировой войны отдых в Южной Африке стал для белых жителей Бельгийского Конго, Северной и Южной Родезии и других колоний этого региона единственной возможностью «цивилизованно» провести отпуск – ведь путь в Европу для них был закрыт из–за боевых действий.

Несколько русских приехали из Харбина и Шанхая, после того, как в Китае была установлена коммунистическая власть. Одним из этих эмигрантов был архитектор Петр Сергеевич Свиридов (1889–1971), автор комплекса зданий Харбинского политехнического института, переселившийся в Йоханнесбург в 1954 году.

Бухгалтер Леонид Иванович Панов (1906–?), сын крупного чаеторговца из Ханькоу, еще в конце 1940-х покинул Китай и проживал в Великобритании, когда в 1951 г. кейптаунская фирма предложила ему работу по специальности в Южной Африке.

Среди русских эмигрантов первых послевоенных лет было крайне мало так называемых «перемещенных лиц». Хотя их, в принципе, могла заинтересовать южноафриканская иммиграционная программа, консульства и иммиграционные комитеты ЮАС в конце 1940-х отказывали перемещенным лицам в подаче документов на постоянное жительство. В то же время в Северной Африке, например в Тунисе и Марокко, в первые послевоенные годы русские общины пополнились за счет нескольких сотен эмигрантов, относящихся именно к этой категории.

Запрет на иммиграцию русских перемещенных лиц в ЮАР представляется неоправданным с политической точки зрения, учитывая антисоветскую позицию тогдашнего южноафриканского правительства. Пример русских общин в Рабате и Касабланке показывает, что очень многие перемещенные лица разделяли убеждения властей Южной Африки.

Русский священник, служивший в Марокко в 1950-е годы, вспоминал, что «во время войны из Германии приехала большая группа новой эмиграции с двумя священниками и хорошим хором. Эти эмигранты и священнослужители в своем большинстве были враждебно настроены по отношению к Московской Патриархии».

Настоятель общины, организованной перемещенными лицами в этой стране, прот. Митрофан Зноско-Боровский писал, что «советский паспорт в руках эмигранта – это билет от самого сатаны, а обладатель этого билета, добровольно отказывающийся от дара свободы, сознательно или несознательно становится, несомненно, слугою сатаны».

Тем не менее, по данным советских органов репатриации, на 1 марта 1953 г. и ЮАР проживало 37 человек, подлежавших репатриации: 23 украинца, 7 латышей и 7 литовцев. Пока не установлено, были ли они возвращены в Советский Союз. Отсутствие русских в этом списке может объясняться тем, что бывшие советские граждане для избежания насильственной репатриации выдавали себя за жителей территории, не входивших в СССР до 1939 г. С другой стороны, не понятно, как советские органы установили в ЮАС численность перемещенных лиц, подлежащих возвращению в СССР.

Данные по разным странам мира, собранные советскими органами репатриации к 1952г., не содержали информации о перемещенных лицах – советских гражданах, вступивших в брак с иностранцами и имевших от этого брака детей. Среди таких эмигрантов была Клара ван Хуртум (Клавдия Дмитриевна Якуша), проживающая ныне в Блумфонтейне.

В 1943 году ее, пятнадцатилетнюю девушку, немцы увезли из родного Таганрога в Германию, работать на местном военном заводе. Там Клавдия познакомилась со своим будущим мужем, бельгийцем Франсом. После войны супруги жили в Бельгии, а в середине 1950-х перебрались в Южную Африку.

В Блумфонтейне Франс устроился электросварщиком в энергетическую компанию «Эском», потом открыл собственный магазин. Клавдия Дмитриевна стала активисткой местного отделения Национальной партии. В Южной Африке у нее большая семья – дети, внуки, правнуки. Клавдия Дмитриевна свободно владеет африкаанс, английским, немецким, фламандским и русским языками. Но ее дети по-русски не говорят.

Отсутствие тесных контактов между эмигрантами послереволюционной волны и бывшими советскими гражданами, оказавшимися в ЮАС после Второй мировой войны, привело к тому, что до нас дошло слишком мало информации о «перемещенных лицах» в этой стране и об их численности.

Русские «перемещенные лица», оказавшиеся в Южной Африке, как правило, довольно быстро ассимилировались. Как и в других частях света, они испытывали тоску по родине, но не рассматривали свою эмиграцию как миссию, как послание, в отличие от эмигрантов послереволюционной волны. Они не ассоциировали себя с идеалами «старой» эмиграции, а значит, не ощущали себя причастными к ее судьбе.

Воспитанные в атмосфере воинствующего атеизма, они не рассматривали православие как символ русского духа и России, не связывали с ним свои надежды, не проецировали на него свою ностальгию. Поэтому практически не сохранилось свидетельств о посещении бывшими «перемещенными лицами» русской церкви в Йоханнесбурге. «Дипийцам» (так называли в русской эмигрантской печати перемещенных лиц) было проще ассимилироваться в южноафриканском обществе, чем эмигрантам послереволюционной волны, стремившимся сохранить в себе русское начало и, в большинстве своем, более образованным и культурным.

Размыванию культурной дистанции между российскими иммигрантами последней волны и южноафриканцами способствует и тесная связь наших соотечественников с Россией.

Чтобы постоянно жить в ЮАР, российские иммигранты больше не обязаны отказываться от своего гражданства, имущества и сопутствующих прав на родине. Они могут обратиться за помощью в дипломатические представительства РФ и участвовать в общероссийских выборах, не покидая Южной Африки. Они, в отличие от русских иммигрантов 1950–1970-х, могут рассчитывать на поддержку своей Родины, одной из важнейших мировых держав.

Второе поколение российских иммигрантов ассимилируется гораздо быстрее. Многие его представители общаются по-русски только со своими родителями и владеют этим языком лишь на разговорном уровне. Русская школа, основанная при храме преп. Сергия Радонежского в Мидранде, сталкивается с серьезными трудностями, так как большинство детей российских иммигрантов посещают местные школы, функционирующие в рамках системы образования ЮАР.

По сути, русская школа является лишь хранителем российской этнокультурной специфики и не дает детям навыков, необходимых для повседневной жизни в южноафриканском обществе. Тем более, что они не испытывают отторжения со стороны своих сверстников и чувствуют себя в местной школе (и шире – в принимающем обществе) вполне комфортно.

Когда дети российских иммигрантов вырастут, то, вероятно, станут носителями бикультуризма, ведь «для иммигрантской молодежи... родительский дом является уже только одним и, возможно, далеко не главным источником поведенческих норм и ориентации... Второе поколение, живущее между двумя мирами, утверждает, что ему нужны оба мира». Возможно, им будет непросто определить свое этническое сознание.

При всех различиях между волнами российской иммиграции в Южной Африке, особенностях их менталитета и способов адаптации к принимающему обществу у них есть общая черта, определяющая их судьбу. Это духовная и физическая связь с русской культурой, языком и, в конечном счете, с самой Россией. От прочности этой связи, в значительной степени, зависит будущее нынешних российских иммигрантов в ЮАР. Кем они будут себя осознавать: россиянами или южноафриканцами российского происхождения?

Большинство «новых» российских иммигрантов в ЮАР, в отличие от «старой» русской диаспоры, представляют собой классический пример первого поколения иммигрантов на стадии выживания на чужбине.

З. И. Левин так описывает эту стадию: «Контакты между иммигрантами случайные, люди часто связаны между собой только силой обстоятельств... и не обладают групповым сознанием... Каждый в одиночку борется за выживание в меру индивидуальной способности. Здесь каждый – сам по себе, взаимопомощь в зачатке... Община пока еще не сложилась, ее реакция на воздействие социального окружения непредсказуема, у нее нет коллективного ответа; каждый мигрант реагирует на свой лад».

Они адаптированы к жизни в принимающем обществе, но не допускают интеграции в него. Полюсом гражданской и политической лояльности для них по-прежнему является Россия, и они не считают себя южноафриканцами, – скорее россиянами, «волею судьбы» оказавшимися на юге Африки. Процент межэтнических браков среди них невелик. Что касается русских жен, то в ЮАР, как и в других частях Африканского континента, они сталкиваются с «этнокультурным одиночеством» (термин Н. Л. Крыловой), изоляцией от диаспоры, но, тем не менее, пытаются объединяться, общаться друг с другом. В целом, россияне в Южной Африке объединяются, как правило, на основе групп по интересам. Та же разобщенность и отсутствие осознанного общинного интереса наблюдаются и среди российских иммигрантов в некоторых странах Европы.

Даже такие известные в Южной Африке деятели, как Дмитрий Гришин, Марк Волошин, Геннадий Тышлер, Эдуард Мясников в местной прессе именуются не южноафриканцами российского происхождения, как это было, к примеру, с В. Ивановым или В. Третчиковым, а исключительно «русскими». Это свидетельствует о том, что и южноафриканское общество до сих пор воспринимает российскую иммиграцию как нечто постороннее, инородное.

Тем: не менее, по утверждению многих наших соотечественников, в ЮАР отношение к ним преимущественно доброжелательное. Отсутствие дискриминации и предубежденности со стороны местного населения замедляет процесс организации российской диаспоры и формирования общины, даже при том, что в Южной Африке сегодня проживает до трех тысяч русскоязычных.

Будет ли пребывание россиян в Южной Африке действительно временным? Ведь при удачной интеграции иммигранта его желание вернуться на родину слабеет.

Показателен пример первого поколения турецких иммигрантов в Германии, один из которых говорил: «Девяносто девять процентов из нас приехали сюда с мыслью через несколько лет вернуться в Турцию. Но мы привезли сюда свои семьи, мы привыкли жить в упорядоченном, дисциплинированном обществе... Мы хорошо зарабатываем. Наши дети не чувствуют себя полноценными турками. Желание вернуться начинает угасать. Я могу вернуться, выйдя на пенсию, но не раньше».

В ЮАР контакты между «старыми» российскими иммигрантами и их детьми, с одной стороны, и «новыми» российскими иммигрантами, с другой стороны, как правило, случайны,. Впрочем, это свойственно и для российских диаспор в других странах мира, например, в Западной Европе.

Представители обеих волн русской эмиграции осознают разделяющий их культурно–идеологический барьер. Поэтому «новые» не продолжили дело «старых», и «Русский дом» в Йоханнесбурге был закрыт. «Новые» российские иммигранты основали собственный общинный центр, и теперь уже «старые» иммигранты приходят туда как гости.

Наши соотечественники в ЮАР имеют смутное представление о предыдущих волнах российской иммиграции в эту страну. Преемственности между этими иммиграционными волнами так и не возникло. Это типично и для других стран Африканского континента, но, разумеется, такое положение не облегчает адаптацию вновь прибывших иммигрантов.

Атеистическое воспитание, полученное подавляющим большинством «новых» россиян, позволяет им не заботиться об удовлетворении религиозных потребностей. Соответственно, и конфессиональные различия между ними и местным населением, особенно белым, для них не очень важны и не становятся причиной объединения.

Тем не менее, объективные экономические, социальные и демографические предпосылки создания общины уже складываются. Правительство АНК проводит курс на предпочтительное предоставление рабочих мест небелым и усложнение получения права на постоянное жительство в стране. А значит, россиянам становится труднее закрепиться в ЮАР и найти здесь новую работу.

Тут могут помочь соотечественники, например, те, кто имеет в Южной Африке свое дело. Число россиян в стране медленно увеличивается, а значит, растет «критическая масса», необходимая для возникновения общины не только в Йоханнесбурге, но и в других крупных городах страны. Появился такой специфический контингент российских иммигрантов, как «русские жены».

Продолжительное пребывание в ЮАР и отсутствие реальной возможности найти достойную работу в России порождает ностальгию. Праздничные богослужения и мероприятия в мидрандской церкви регулярно посещают около двухсот россиян. Самими соотечественниками, при поддержке российского консульства, предпринимаются активные попытки организовать общину в Кейптауне.

Многочисленные попытки создания русскоязычных общин в крупных городах ЮАР увенчались успехом лишь в конце 1990-х гг. с возникновением прихода Русской православной церкви в Мидранде, на полпути между Преторией и Йоханнесбургом.

Хотя непосредственным поводом для появления русской церкви в Южной Африке стало обращение группы соотечественников, открытие этого прихода соответствовало устремлениям Московской Патриархии к освоению новых территорий и намерениям российского МИДа более эффективно организовать работу с россиянами, проживающими в ЮАР.

Таким образом, в организации первой в Южной Африке ассоциации «новых» российских иммигрантов приняли участие не только сами соотечественники, как это было в 50–60-е гг., но также государственные органы РФ, московская церковь и спонсоры – крупные российские компании.

Потенциально временный характер пребывания наших соотечественников в ЮАР предопределяет их скептическое отношение к целесообразности общинной организации или к интеграции в южноафриканское общество. Для многих из них «эмиграция – временная отлучка, не требующая отказа от привычных норм и представлений».

До сих пор сохраняющееся социально–экономическое неравенство между белыми и небелыми и заблаговременно заключенные контракты обеспечивают нашим соотечественникам достойный уровень жизни и, как минимум, сохранение того социального статуса, которое они имели в России. А схожесть менталитетов россиян и белых южноафриканцев облегчают адаптацию к новой среде. Как и в других странах, в ЮАР наши соотечественники селятся дисперсно (преимущественно в городах), что мешает объединению диаспоры.